Лис появляется в дверях бледным, тонким силуэтом, очерченным тенями и объятым полутьмой, царящей в комнате. Свет включать всё еще не хочется, и, видимо, не зря - так зрелище не выглядит излишне вульгарно, хоть дух и был практически обнажён, когда переступал порог спальни. Он движется бесшумно и неторопливо, и ухмыляется, когда замечает удивление Хейла. И тот в самом деле удивлён. Ногицуне продолжал эту странную игру, руководствуясь мотивами, которые можно только предполагать. Вариантов было много. Не меньше десятка. Но думать о них мужчина не стал, концентрируясь на тихом и плавном шаге зверя, слишком непредсказуемого и опасного, чтобы можно было расслабиться. Взгляд невольно скользнул по фигуре юноши, обликом которого Лис нещадно пользовался: худощавый, но складный, бледный, как лунный свет, и угловатостей в его фигуре больше, чем плавных черт... Если бы Питер по какому-то наитию представлял Стайлза без одежды, то выглядел бы тот именно так. Но совпадение не было идеальным. В осанке духа сквозила гордость и спокойствие. Никакой суеты. Даже будучи полуобнаженным - будто для древнего создания из иного мира на это не плевать? - Ногицуне держался так, словно сейчас он находится на светском приёме. Так недолго и залюбоваться. Ведь взгляд к себе этот хитрец приковывает.
Ни слова не произнесено. Тишина глуха и непроницаема. Лис всё ближе, и Хейлу уже становится интересно, что задумал он на этот раз. Он всё ещё насторожен, но не успевает отреагировать, когда прохладные руки обвивают шею. И ощущения сравнимы с объятиями анаконды: физически давления почти нет, но удушающая тяжесть сосредоточена на нематериальном уровне. Руки оборотня ложатся на светлые бока, но не с тем,чтобы удержать, а чтобы оттолкнуть - дух чертовски близко, и такой контакт допустить нельзя, что бы за ним не скрывалось, издевка или соблазн. И он смог бы, если бы не прикосновение мягких, но холодных губ и то, что последовало за ним.
Говорят, что самую сильную боль испытывает человек, сгорающий заживо. Когда пламя заключает в свои объятия, ты чувствуешь жар столь сильный, что кажется, будто каждая клеточка твоего тела испытывает сильнейшую агонию. А пламя не молчаливо: оно трещит, ломая балки родного дома, ревёт, завывает так, что невольно подкатывает паника. В лёгкие уже проникает дым, кашель сухой, но каждый вдох - как глоток раскаленной лавы, обжигающий глотку, наполняющий лёгкие, иссушающий изнутри. Любое прикосновение к поврежденной пламенем коже причиняет невыносимые страдания, но куда деться от прикосновений самого воздуха? Смерть стала бы спасением. Смерть, а не кома. И безумие уже проронило своё семя во взрытую болью почву.
Каменные стены источают холод. Каким бы тихим не был шаг, Лис ступил на территорию, на которую ему не стоило заходить даже при всём его величии. Окунаясь в бездну чужой души, он проникал в тьму подобную той, что он вёл за собой. Только эта тьма была чужой. Он проникал вглубь пещеры, удаляясь всё дальше от входа, и чуткий слух совсем скоро смог уловить, как нечто шевельнулось в непроглядном мраке впереди. Его почуяли.
Вторая встреча с ненавистным пламенем уже не так возвышенна. Спасение семьи тут уже не причём. Нет и дыма. Только самодельный коктейль Молотова. Да, больно почти так же, как и в первый раз, и тут перед властью ощущений не способен устоять даже альфа. Но сильнее его чувства, те мысли, что проносятся в голове. Проигрывать мерзко. Проигрывать подросткам - вдвойне. То самое чувство, что вот-вот лишишься силы, которую заполучил по праву, выбивает воздух из лёгких, и рык зверя срывается на крик. Алый росчерк когтями по горлу лишает не только силы, но и половины того, что можно назвать душой, если поддаться сантиментам. С тех пор Хейл наполовину мёртв.
Мелодичный перезвон цепей разносится эхом по просторной пещере, и кажется, что звучит он не спереди, а уже со всех сторон. Не слышно ни дыхания, ни рыка, ни тихих шагов. Только звон. Лису стоит остановиться. Но он этого не делает.
На мгновение перед ним вспыхивают синие искры, но вслед за этим разгораются алым пламенем.
Звук, с которой рвутся массивные путы, похожи на выстрелы. Звенья лопаются от силы рывка.
Ненависть струится по его венам, и напускное спокойствие поддерживать с каждым разом всё сложнее. Те, кто окружают Питера Хейла, даже понятия не имеют, насколько трудно бывает удержать маску издевки и безразличия, когда рядом то и дело мелькают те, из-за кого все планы оборотня идут крахом. Они думают, что делают одолжение, пуская его обратно в свой "круг" мистических обитателей Бейкона, советуясь и изредка подпуская ближе. Схватка с Лисом, потеря огромных капиталов, появление дочери, о которой раньше и не знал - это всё ерунда по сравнению с тем, насколько кости ломит от желания вцепиться в глотку нерадивому альфе, этому щенку, к которому все прислушиваются даже если планы его - воплощение бреда, а моральные принципы сравнимы с теми, что бывают у героинь детских сказок. И когда план уже составлен, а все условия выполнены, всё снова идет не так. Это обрекает волка на пытку, которая длилась целую вечность. И сейчас в памяти всплывает всё.
Абсолютно. Всё.
Волчий рык звучит оглушающе, и последним, что предстаёт взору духа, становится распахнутая пасть с острыми клыками. Зверь метит в горло, и яркий, кроваво-красный блеск его глаз подсказывает, куда бить.
Руки судорожно скользнули по бокам парня, впиваясь кончиками пальцев в чуть теплую кожу. Человеческое начало не отступало, но внутренний волк неумолимо прорывался наружу. И ему это удалось.
Кровь в полутьме могла показаться чёрной как мазут, когда в один миг отросшие когти оставили глубокие борозды на спине лиса, вспарывая плоть, словно нож - масло, а затем беспощадно впились в плечи, глубоко окунаясь в податливую плоть. Клокочущий рык вырвался из глотки, вибрацией из самых лёгких, и Хейл чудом не вцепился клыками в лицо подростка, которое принадлежало сейчас другому. Он мог бы разодрать его губы в клочья, сомкнуть волчьи челюсти, ведь зверь мечтал о том, чтобы искупаться в крови наглеца. Она наверняка горячее, чем его оболочка. Но вместо этого он буквально оторвал парня от себя, сияя ледяной синевой глаз, и отшвырнул от себя не глядя.
Запах ударяет в нос. Он теплится на кончиках пальцев. Он витает в воздухе. Зверь в человеческом теле совершает рывок вперед, припечатывая духа к постели, на которую тот свалился, вжимая его спиной в покрывало, уже не способное похвастаться белизной. Оборотень скалится, прижимая ногицуне коленом, а вместе с тем и когтистой, окровавленной рукой, надавившей на грудную клетку в области сердца. Пусть он и не так силен после заточения, но ему хватило бы времени на то, чтобы вырвать парню сердце, выверенным ударом предварительно выломав рёбра.
Это сработало бы, будь перед ним простой смертный. Но зверь слишком исполнен болью и яростью, чтобы принимать это. Он помнит, что лисы пахнут иначе. Помнит, что они - не друзья.