Бабушка Лидделл была достаточно эгоистичной, чтобы в свои двадцать два наплевать на ковен и поддержание равновесия – и сбежать из Салема за своим любовником в Испанию. Правда, не забыв прихватить семейный гримуар. Нет, она не стала темной, просто до «какого-то там равновесия» ей не было абсолютно никакого дела. Она не хотела тратить на это жизнь, хотела жить только для себя. Это абсолютно не помешало ей  по приезду на место закрепить результат и свое положение там замужеством с этим самым сыном торговца посредством одного довольно простого зелья и корректировкой информации о месте, откуда он привез молодую невесту. Благо смоляные волосы и темные глаза помогли ей «слиться с толпой». К тому же чуть позже у нее родилась дочь, которая стала для нее еще одним смыслом существования.
Они жили тихо. Пожары инквизиции пылали повсеместно, поэтому высовываться лишний раз не стоило. Хотя чинная семья торговца и без того располагала к тихому обучению магии «под полой», природная осторожность заставила бабушку заколдовать платяной шкаф в ее комнате, спрятав в нем гримуар и кое-какие камни и травы, что она нашла или умыкнула вместе с книгой. После ритуала, совершенного уже при помощи двенадцатилетней дочери, которая вполне освоилась со своими силами, получился настоящий артефакт, хранящий свои «скелеты» не хуже самых глубоких темниц, и открывающий к ним доступ только прямым наследникам Лидделл. Для остальных же это был самый обычный шкаф. Крепкий, добротный, даже, возможно, красивый, но шкаф. Пусть и ставший чем-то вроде реликвии их маленького рода. Торговцев, конечно же, торговцев, ни в коем случае не ведьм. Дедушке старательно подчищалась память, хотя он не особо и интересовался, чем занимаются жена с дочерью за закрытыми дверьми комнаты первой. Его даже после некоторых бабушкиных манипуляций перестал занимать вопрос производства наследника – ей второй ребенок был без надобности.
А потом подросшая дочь ведьмы познакомилась с моим папой. Влюбилась. Вышла за него замуж.
Бабушка, конечно, не совсем одобряла, но тот факт, что в роду ее новоиспеченного зятя затерялись ведьмы, и что он сам был неплохим колдуном без пунктика на равновесии, определенно смягчило ее. А уж появление сначала одной внучки, а потом через пару лет – еще и второй - вообще очень обрадовало. Особенно после смерти дедушки.
Вот только у младшей – у меня – лет с восьми начались неполадки с магией. Я не могла контролировать ее. Моя сила то и дело срывалась с кончиков пальцев языками пламени или же разрушительными волнами энергии. Я честно старалась, но не могла ничего поделать со своей силой – минимально яркая эмоция выливалась магией.
И это было очень опасно в складывающейся обстановке. Инквизиторы хватали всех подряд – малейший намек, малейшее подозрение – и вызов в Святую палату. А там - обязательная процедура доказательства своих слов. О, и абсолютно не важно, что ты на самом деле сделал или не сделал, что ты скажешь. Повисев на заведенных за спину руках, ты скажешь то, что от тебя хотят услышать. Что ты иудей. Что ты ведьма. Что ты еретик. Ты признаешься во всем. Рано или поздно, под допросом «по канонам», ты признаешься во всех грехах. В большинстве своем мнимых, но это не важно. Кого-то нужно было жечь.
Чтобы лишний раз не рисковать, меня практически перестали выпускать из дома днем, наложив на него, и особенно на мою комнату, кучу блокирующих чар и заклинаний. Не скажу, что очень расстраивалась – я любила больше читать и рисовать, чем играть с другими детьми. Только если с Элизабет, моей Лиззи – любимой старшей сестренкой.
Когда мне исполнилось четырнадцать, бабушка придумала привязать мою силу к шкафу, в котором хранился гримуар, таким образом, что если я находилась рядом с ним, моя магия держалась в узде - я могла спокойно ее контролировать. Поэтому я разве что не поселилась в нем, наконец, изучая и практикуя магию в свое удовольствие. Только на ночь мама выдворяла меня спать в мою комнату. А к восемнадцати годам отец с бабушкой смогли разработать еще вариант – несколько последовательных ритуалов. Сначала сила ведьмы переливается во внешний сосуд, завязывается на каком-либо достаточно мощном и древнем объекте. Затем самой ведьмой создается амулет-проводник, в который частично будет перенаправляться сила, постепенно переходя к самой хозяйке. Это все не сложно, но требовало времени.
Сосудом решили, не долго думая, использовать шкаф. Фактически, первый этап был уже совершен – оставалось только перелить магию.
Но ночью случился пожар. Эти чертовы проклятые святоши. Не знаю, как они это сделали, но половину дома практически мгновенно охватило пламя. Я проснулась от того, что…почувствовала смерть сестры. Вход в бабушкину комнату был отрезан пламенем, как и спальни Лиззи и родителей, как и лестница вниз, а я ничего не могла сделать из-за огромного множества блокирующих чар, которые так и не сняли с моей комнаты. Мне оставалось только вылезти через ее окно. Прямо в руки инквизиторам.
Лиззи, моя бедная Лиззи. Она отказала не тому человеку. Нужно было рассказать родителям. Мы могли предупредить этот донос на «семью ведьм» и обезумевшую свору инквизиторов, пришедших «святым огнем выжигать скверну». 
Меня душили дым и слезы. И хотелось убивать. Каждой твари с факелом, оперативно заковавших меня в железные кандалы с тяжелыми цепями, перебить все кости, вывернуть все суставы. Смотреть, как они умирают в агонии, захлебываясь собственной кровью.
Но сейчас я ничего не могла. Сейчас мне нужно было переждать.
Это моя история. Меня зовут Элис Лидделл. Я потомственная ведьма. И я всей душой ненавижу инквизиторов.
Но этого никто не узнает. Пока я не выберусь отсюда. Ни инквизиторы, ни те, кто придут на их место. Для возможного суда у меня будет другая версия. Не менее настоящая. Просто немного сокращенная с учетом взгляда «со стороны».
Мы знали, что в Испанию идут «с освободительной миссией» французы, что они уже близко – одна из самых обсуждаемых новостей в последнее время.
Пусть идут. Я жду их.
Шкаф останется невредим, огонь и другие физические воздействия ему не страшны. Мне нужно только сидеть здесь тихо, в сыром углу темниц, в этих кандалах. Перетерпеть крики пытаемых несчастных душ. Меня же заочно признали ведьмой, без «дознания по канонам». Что ж, и это - пусть. Не думаю, что французы сильно задержатся. Мне нужно только избавиться от этих цепей.
И тогда этот город содрогнется по-настоящему.

Французская революция. Свобода, равенство, братство.
Громко. В зале суда слишком громко. Уж не знаю, как все это происходит в остальных городах Испании, но в Толедо это очень громко.
Зато довольно...оперативно.
Сначала приговор выносили инквизиторам. Их было явно многовато, чтобы терять время на выслушивание каждого. Кто-то отчаянно трусил и открещивался от Бога. Уж извините за богохульный каламбур. Кто-то, наоборот, с пеной у рта готов был разве что не глотки рвать за "отца нашего небесного, благословившего каждый шаг".
Последних явно ожидает прогулка на эшафот. Это читалось на лице председателя этого...суда. Пока же их приказали отвести в камеры. А вот первых - яро заверяющих в своей верности Французской революции - отпустили. Просто отпустили "за недостатком улик и свидетелей".
Обычный люд, стоявший за ограждением, не скупился на проклятия в сторону уводимых и уходящих. Еще бы, ведь часть их - родные тех, кто сейчас стоит вокруг меня, абсолютно, по сути, невиновных людей. Невиновных, по крайней мере, в том, в чем их обвиняют.
Стоять босиком в еще недавно небесно-голубой, а сейчас скорее уже грязно-серой ночной рубашке, с кандалами на запястьях, в зале с кучей людей, скажу я вам, крайне не комфортно. И тут еще вопрос, что именно вызывает этот дискомфорт - закованные руки, отсутствие обуви и нормальной одежды или это скопище. В какой-то момент своего заключения я немного испугалась, что не смогу заплакать на суде. Как будто дым тогда выел все слезы. Я просто сидела, глядя в стену, мысли перемещались с подготовки "оправдательной речи" на муки, которым я подвергну каждую тварь в рясе. И ни слезинки. Даже когда все-таки касалась краем сознания семьи, которой больше нет.
Но нет. Бояться было абсолютно нечего. Стоило мне только увидеть всех этих святош - на глаза навернулись злые - и одновременно почти слезы радости. Они умрут. Они все очень скоро умрут самой страшной смертью.
Со стороны суда было очень "мило" оправдать этих убийц. Но черта с два они спасутся. Или примут легкую смерть от пули. Не так легко и не так быстро.
Оставшимся - ведьмам и еретикам - произнесли "ободряющую" речь о том, что если их посчитают невиновными - тут же отпустят к родным и вернут их имущество, если таковое было изъято. Потрясающе. А если родных не осталось?
С ресниц по щеке соскользнула первая слезинка. И почему я не плакала до этого?.. Наверное, это действительно даже хорошо - сейчас просто отпустить эмоции, поддаться им. Ведь мне и притворяться не надо - сейчас я просто человек, у которого все отобрали эти полоумные твари...
Я почти не слушаю, что говорят остальные. Хотя их оказалось не так уж и много. Точно меньше, чем было инквизиторов. Перестарались они с канонами - большая часть умирала в первую же ночь после пыток. Сейчас большинство еле стояли на ногах из-за процесса "дознания", и я, по сравнению с некоторыми, выглядела еще очень даже неплохо, не смотря на наверняка спутанные волосы, бледность лица и глубокие тени под глазами, темные синяки, расползающиейся из-под кандалов по почти белым запястьям и общий изможденный вид. Подавление магии этими чертовыми заговоренными оковами сказывается не лучшим образом, не говоря уже о днях, проведенных в инквизитоских темницах.
Моя очередь подошла минут через сорок. Опять же говоря об оперативности "рассмотрения дел" - очередь "на освобождение" шла довольно бодро. Ну, относительно сложившихся обстоятельств, конечно. Подойдя к трибунке я постаралась не совсем откровенно цепляться за нее - все же чувствую я себя в соответствии с довольно неприглядным внешним видом.
- Ваше имя? - голос секретаря, как и сам секретарь, сейчас кажется каким-то серым, размытым. Наверное, это из-за слез...
- Элис... - голос срывается. Хотя может так даже лучше. Я прочищаю горло, стараясь сместить сдавивший его ком, и пробую снова: - Простите. Меня зовут Элис Леаль, - все еще немного сдавленно, но, по крайней мере, четко.
Назваться фамилией отца я решила еще в камере. Даже почти забавно, что она в чем-то созвучна с фамилией бабушки... Чувствую, как щеку прочерчивает еще одна слеза.
- Как Вы здесь оказались? - дальше вопрос задает председатель. Поднимаю на него глаза - такой же размытый, как и секретарь. Но именно ему должно показаться, что я ни в чем не виновна. Вдыхаю поглубже. Получается судорожно, но до рыданий еще далеко.
- Несколько дней назад инквизиторы сожгли мой дом... - я сглатываю, на длинные предложения сил не хватает. Значит и не надо. Голос ломкий из-за стоящих в нем и стекающих по щекам слез, - ...и мою семью, что спала в нем. Это произошло ночью. Я почувствовала запах дыма, поэтому проснулась. Попыталась пробраться к сестре или родителям, - снова сглатываю, вдыхая порцию воздуха для продолжения. - Но и их комнаты, и лестницу уже отрезало пламя. Я выбралась через окно своей спальни. А там меня схватили. Они ждали, что кто-то еще выберется, пока не обвалилась крыша. Потом меня отвели в темницы и заперли там...
Едва я успеваю замолчать, как председатель задает следующий вопрос:
- Правда ли то, в чем Вас обвиняют?
На мгновение прикрываю глаза, смаргивая слезы, от чего они почти брызгают с ресниц.
- Я не практикую никакие магические обряды, - голос все такой же ломкий, но твердый. Чувствую, как во взгляд просачивается ярость. Но направлена она отнюдь не на присутствующих. - Моя сестра отказала во внимании одному из "святых служителей", которых недавно оправдали, - я не сдерживаю ненависть ни в интонации, ни во взгляде. - Только поэтому я сейчас здесь, а мои родные мертвы.

после окончания суда пост шел под
Mischa Book Chillak feat. Esthero – Ready or Not

Помню, в детстве мне очень нравилось бывать в этом соборе с сестрой. Эти картины, скульптуры, капеллы, решетка, огораживающая хоры, витражи... Они завораживали. Особенно роза над так называемыми Воротами Прощения. Этот плавный переход от ярко-красного к темно-фиолетовому цветам стеклянной мозаики настолько прекрасен, что дыхание перехватывало.
Но это было давно. Еще до того, как взбесилась моя магия. В последний раз, когда я была здесь - отзвук переполнявшего меня восторга, вылившийся магическим всплеском, чуть не снес алтарь Транспаренте и стену напротив него. Благо тогда о моей "проблеме" уже было известно, и Лиззи смогла вовремя предотвратить разрушения. А сейчас...

…я замолчала, опуская голову, украдкой пытаясь стереть слезы и слушая шепотки, которые, отскакивая от стен зала, перерастали в сочувственный гомон.
Сейчас я здесь в качестве подсудимой, которая просто хочет забрать единственное, что у нее осталось - свои жизнь, свободу, да старый платяной шкаф, чудом уцелевший в пожаре. Остальное сейчас - не существенные детали. И те реплики, что раздаются в зале, сейчас не первостепенно важны, хоть и, возможно, помогают склонить чашу весов правосудия в мою пользу. Важен только голос председателя. Важно то, что он скажет.
От первого удара судейского молотка дыхание перехватило ничуть не слабее, чем когда-то от наблюдения за переливами света, проходящего через цветное стекло в окнах собора. И приговор прозвучал для меня четче, чем все, что было услышано сегодня:
- Суд постановил признать Вас, Элис Леаль...невиновной! А также вернуть всё несправедливо изъятое у Вас инквизицией.
Я почти заставила себя сделать вдох и, смаргивая и стирая слезы, подняла голову как раз, чтобы увидеть, как в зал медленно вносят шкаф. Пламя его и правда почти не тронуло, в замок все так же был вставлен ключ, где я и оставила его в тот вечер, прежде чем по наставлению мамы пойти к себе спать.
Все, теперь только снимите с меня эти железки, и я, наконец, разожгу свой костер… - только я начинаю осознавать близость своего реального освобождения, даже, кажется, кончики пальцев покалывает, а в груди обосновывается будоражащий холодок предвкушения...
Как встревает этот выскочка, возомнивший о себе черти что, и присваивает мой шкаф себе…то есть - французскому народу, конечно же. Какая, к черту, благодарность, когда вы отпустили убийц моей семьи?! Я помню все их лица. Каждого, кто ожидал, выберется ли из пылающего дома кто-нибудь еще, кого можно было бы заковать в железные кандалы и приговорить к очередному костру.
Председатель повторным ударом судейского молотка закрывает заседание, и я отрываю взгляд от двери, в которой только что скрылись четверо солдат, вынося мое наследство. Тут же ко мне подходит пристав, открывая замки на кандалах. Я моргаю, смотря, как француз снимает их и отходит. Чувствуя, как рукам становится невероятно легко, ощущаю реальное покалывание. И это не только и не столько затекшие мышцы приходят в себя, сколько оживает магия.
Нужно выйти отсюда, немедленно. Я не хочу разрушить собор. Он не виноват в глупости Императора. Поэтому я сжимаю кулаки, пытаясь ни о чем не думать, смотреть только прямо перед собой, на дверь - «Ворота Прощения», освещаемые сейчас закатным солнцем.
И я выхожу из-под сводов собора на центральную площадь, все так же босиком, все в той же сорочке, окруженная людьми, перешептывающимися между собой и кидающими на меня сочувствующие или подозрительные взгляды. Но меня это не заботит. Ничего из этого меня уже не заботит. Потому что на мне нет оков. Меня переполняет магия и ненависть.
Люди обходят меня стороной, не решаясь подойти, либо даже и не собираясь – они идут домой, к своим семьям и делам. Я дохожу до центра площади почти бессознательно. Я помню, что приговоренных инквизиторов повели в сторону мэрии. Вот она, прямо передо мной. Завтра, а может быть даже и сегодня вечером, здесь должен состояться первый расстрел.
Зачем же откладывать казнь?
Ready or not
Here I come
You can't hide
Сейчас мне не нужно сдерживаться, да и не хотелось. Нужно просто отпустить магию. Она вибрирует, резонируя с моей жаждой – и несколько деревьев, что растут на площади, разом вспыхивают подобно огромным свечам. Следуя за ветром по пятам, поднимается крик и паника. Взмахом руки я вырываю два дерева справа от себя и отправляю их в здание мэрии перед собой, сопровождая магической волной, так, что горящие кроны буквально сминают камень внешнего фасада. Дальше пламя уже само начинает быстро пожирать здание изнутри.
Я иду по улице, ощущая, как пламя с тихим шепотом следует за мной по крышам домов. Они все живут здесь. Я знаю. Я вижу. Ведь они повыскакивали из своих домов посмотреть, что происходит. Вот первые двое. Замечают меня. Я почти оскаливаюсь и вскидываю руку – они вспыхивают, как деревья на площади две минуты назад. Медленно поворачиваю кисть, чувствуя, как дробятся их коленные чашечки, как они горят изнутри, и наслаждаюсь их криками, ломая по косточке.
Горожане отчаянно и безрезультатно пытаются бороться с ревущим огнем, медленно пожирающим дома. Я иду дальше, находя «оправданных» по одному и заставляя страдать. Чтобы каждое ребро, ломаясь, выворачивалось, пробивая легкое и разрывая кожу. Чтобы по очереди выворачивался каждый сустав, и дробилась каждая кость. Чтобы кровь в их жилах закипала. Чтобы они горели. Горели изнутри и снаружи. И кричали, захлебываясь в собственной крови и задыхаясь смрадом собственной горящей плоти.
Одним из последних мне попался он. Этот мерзкий ублюдок, пристававший к Лиззи. Он умирал особенно долго. Особенно мучительно. И особенно сладко было слышать его хрипы, наблюдать его агонию. Ведь это он виноват во всем. В том, что моя семья погибла. Что я осталась одна.
Что у меня не осталось ничего, кроме разъедающей ненависти, что подстегивает и подпитывает магию не хуже огня, медленно пожирающего город.

Я не чувствую, пока убиваю их одного за одним, что искры пламени, струящегося с моих пальцев, асимметрично прожгли рукава моей ночной сорочки, прилично укоротили подол, оставляя в нем дыры. Не унимающийся ветер только помогает пламени на зданиях гореть жарче, а ткани "съедаться" быстрее.
Но это не важно. Огонь не жалит меня, поэтому это не имеет значения. Сила льется мощным напором, мне только и нужно, что направлять ее. Нет, я не думаю сейчас, что, когда умрет последний, мне нужно будет очень быстро оказаться у шкафа, чтобы остаться живой самой. Или не стереть весь город с лица Земли.
Как только эта тварь затихает, наконец испустив дух, я вижу дальше по улице еще одного, стремительно убегающего.
Как же до них долго доходит. Хотя это мне на руку.
- Не уйдешь, - выдыхаю, вскидывая руку - и убегающего инквизитора в мгновение охватывает пламя. Еще одно движение кисти - и его визжащее, извивающееся тело врезается в окно одного из домов и остается там медленно жариться, истекая кровью.
Остается, потому что звук, отличный от криков боли святош и паники горожан, громкий, он на мгновение перекрывает рев огня, набатом стоящий в ушах. Магия ринулась к источнику еще раньше взгляда. Поэтому я скорее чувствую и слышу, нежели вижу, как руки этого несчастного глупца в мгновение превращаются в месиво из тлеющей ткани его формы, мяса, осколков костей, щеп дерева и расплавленного металла. Последние два "ингредиента" только что были мушкетом, из которого и прозвучал выстрел. Кажется, его крики совсем деморализовали остальных. Бедняги.
А мой взгляд сфокусировался уже на другой цели. Имя...не могу вспомнить, как его представили суду. Имя показалось знакомым, но фамилия... Не важно.
- Господин председатель, - елейно-ехидные нотки, немного напряженный голос. Я чувствую, как сила давит, уже сама подстегивая к действиям. И привычно игнорирую промелькнувший давнишний страх быть раздавленной ею. Ведь узнавание заставило сощуриться глаза и вскинуться правую руку. Ладонь будто поймала что-то невидимое. Я почти чувствую его шею под своими пальцами, когда магия сама приподнимает его в воздух. - А ведь могла сгореть только мэрия, не отпусти Вы всех этих ублюдков на свободу, - с каждым словом, полным холодной ярости, огонь вокруг разгорается жарче, а шея этого человека, сдавливается все сильнее. - Но спасибо, что оправдали меня, - и я чувствую, как его шея ломается, окончательно обрывая жизнь. Легкая смерть - достаточная благодарность? Возможно, не попадись он сейчас на пути - остался бы жив. Остальным этого точно не светит.
Я опускаю руку - и тело председателя сломанной куклой падает на землю. Тут же перевожу взгляд на оцепеневших от страха солдат. Некоторые снова судорожно тянутся к ружьям, кто-то, спотыкаясь и лепеча что-то на французском, рванул прочь. Но путь им тут же преградила стена огня, вырвавшаяся из соседнего дома вместе с окнами. Пламя благодарно накинулось на предложенных жертв, быстро поглощая их, гася все попытки к сопротивлению и затыкая крики.
Когда магия срывается от малейшей эмоции, фонтан этих самых эмоций ни к чему хорошему не приведет. Тем более, когда стабилизатор далеко. Сейчас уже я даже если захочу - не смогу унять эту бурю. Она уничтожит меня. Бабушка рассказывала о возможных последствиях. Не выдержит либо тело, либо сознание, разум. Поэтому они постоянно окружали меня множеством подавляющих заклинаний.
Но их больше нет. Ни заклинаний, ни семьи. Остался только шкаф, который забрал этот выскочка.
Я понимаю, что просто стою, прикрыв глаза и чуть покачиваясь, а вокруг бушует магия. Я увожу ее в дома вокруг, понимая, что если я не окажусь в ближайшее время у шкафа - город не спасти. Или меня не спасти.
Две полярно-противоположные мысли. Два противоречащих друг другу желания.
Жить дальше. Пойти спалить к чертям этого Императора и забрать шкаф. Найти, придумать, создать средство контроля моей магии. И попробовать пожить нормально.
И прекратить все это. Вскрыть вены осколками стекла, обрушить на себя дом. Что угодно. Закончить все здесь и сейчас. Умереть. И может где-то там, в другом мире, воссоединиться с семьей.
...но я не хочу умирать, - в какую-то секунду проскальзывает мысль, и благие намерения вместе с мыслями о суициде летят к черту. Но с тихим всхлипом я понимаю, что не могу пошевелиться: тот натиск магии, что распаляет огонь вокруг, буквально парализовал меня, подобно страху, не давая предпринять и попытки остановить. Будто запирая меня внутри сознания, отрезая от внешнего мира и управления телом.
...ну же, соберись!
Но попытка вновь сосредоточиться на реальности приносит боль, голова буквально взрывается ею, заставляя вскрикнуть и схватиться за голову обеими руками в скорее рефлекторной, и точно тщетной попытке унять боль. Ноги отказывают окончательно, и я оседаю на колени, упираясь руками в землю. Почти горячую. Я открываю глаза и вижу язычки пламени, бегающие по пальцам. И краем глаза замечаю тень. Неправильную тень. Ее не должно быть. Если только кто-то не стоит рядом. Я вскидываю глаза и думаю, что у меня галлюцинации. Не то от боли, не то от магии. Которая пользуется этим всплеском удивления и огонь рвется с пальцев, уже почти обжига сами ладони, вынуждая взмахом рук увести его в сторону, так, что пламя уже в следующую секунду пожирает крышу соседнего дома, с яркой вспышкой взмывая в небо, будто в надежде дотянуться и до него. Еще лучше освещая человека передо мной.
Или не человека. Ведь я убила его. Точно убила...
Черт, это сейчас не важно.
- Мне нужно к шкафу, - вот, что важно. - Срочно. Иначе огонь будет не остановить, - голос напряжен и сдавлен, потому что боль еще молотом стучит где-то внутри черепной коробки, а магия трещит вокруг, давя на меня и помогая пламени пожирать город.