Воспоминания мелькают смазанной чередой, обрывками, как кадры на телевизоре, воспроизводящиеся с затёртой магнитофонной плёнки. Улей, люди с оружием, всепожирающее, слепящее пламя, всё трясётся, рушится, взрывается, ломается... Колония гибнет. Но меня это не заботит, потому что я желаю мести. Человеческая женщина, ворвавшаяся в моё гнездо, уничтожает моих детей из своего оружия, забирает собственного ребёнка и спешит скрыться. Я не могу ей этого позволить. Ярость придаёт сил и позволяет почти не ощущать боли, когда я дёргаюсь вперёд, с каждым шагом отрывая себя от яйцеклада, который всё равно уже не нужен. Кругом шипение, клубы пара, раскалённые трубопроводы... Сметая всё на своём пути, мчусь следом за сбежавшей двуногой самкой, однако та успевает уйти - подняться на лифте.
Только лифтом умею пользоваться и я. И не замедлила претворить свои намерения в жизнь.
В последний момент мне удаётся запрыгнуть в отсек посадочной опоры улетающего челнока, который уносит двуногих и меня прочь от агонизирующей станции. Вспышка. Взрыв. Ударная волна встряхивает кораблик, как скорлупку, едва не вышвыривая моё покрытое пуленепробиваемым хитином могучее тело из импровизированного убежища. Казалось, я почти победила...
Но между «почти» и победой пролегла пропасть. Меня сбросили в неё - сбросили в открытый космос с борта корабля. Холодные негостеприимные объятья межзвёздной пустоты - последнее воспоминание, прежде чем сознание закрывается, а все процессы в организме замирают, погружая меня в длительную спячку, экономящую запасы энергии.
Темнота.

- Кажется, она приходит в себя. Показатели жизненной активности растут.
Чей-то голос доносится словно через вату. Постепенно проступают какие-то образы - размытые, нечёткие, как из-под воды. Это длится раздражающе медленно.
Наконец чёткость слуха и зрения возвращается. Поведя головой с громадным костяным гребнем, обнаруживаю себя в большом помещении стерильного вида: строгие линии; мертвенно-белый, как кость, цвет стен; какое-то оборудование в дальнем конце, заслуживающее похвалы за свой спартанский минимализм. По выпуклым экранам, ребристым панелям и весело подмигивающим лампочкам, я понимаю, что это... люди. В точности такую же технику я видела в колонии. Но она же... взорвана, так? Я не могла вернуться. Так где же я?
Ответ приходит почти сразу, стоило увидеть за большим прямоугольным стеклом (наверняка армированным) знакомые двуногие силуэты в лабораторных халатах. Логическая цепочка тоже выстраивается моментально: меня вышвырнули с борта «Сулако» в вакуум, в котором я провела, погружённая в спячку, неизвестно сколько времени, после чего меня, очевидно, подобрал некий исследовательский звездолёт.
Вместе с пониманием приходит и ненависть. Она стремительно, как лесной пожар, разгорается в душе и выталкивает из глотки свирепый рык, от которого сотрясаются стены.
- Ишь, злится, - стекло наверняка задумано звуконепроницаемым, но только не для существа с совершенным слухом.
- Конечно, злится, - отшучивается другой. - А ты бы не злился, окажись на её месте?
В рывок я вкладываю всю свою злость, желая добраться и разорвать... но сил пока не хватает. После выхода из спячки, большее, на что я способна - это просто угрожающе дёрнуться. Кандалы, которыми скованы все мои конечности, лишь насмешливо скрипнули.

Мне не потребовалось десять раз пытаться повторить одно и то же бессмысленное действие, чтобы понять, что в ближайшее время освободиться не выйдет. Во мне зародилось подозрение, что дело не только в нехватке сил. Возможно, пока я была без сознания, меня накачали каким-нибудь наркотиком, некой химической отравой, которая ограничивает мои возможности. У Хищников ведь было нечто подобное, что и позволяло им держать меня столько времени в неволе. Почему же люди не могли додуматься до подобного? Они достаточно умны для этого, стоит признать.
Мало того - я поняла, что любая попытка причинить вред тем, кто будет брать образцы ткани, также обречена на провал. Поначалу мне показалось, что они оставили мне некоторую свободу действий, и что мне удастся схватить кого-нибудь в тот момент, когда этот глупец окажется достаточно близко. Но очень быстро выяснилось, что меня сковали весьма грамотно - при том, что я могу шевелить конечностями, свободных движений кандалы мне не позволяют. Но люди, к сожалению, не настолько дураки, чтобы соваться прямо к когтистым пальцам. Да им и не нужно. Я буду лишь беспомощно дёргаться, когда они начнут отрезать от меня куски.
Или... они не станут этого делать? Нет ещё такого материала, который способен выдержать в течение достаточно длительного времени кровь ксеноморфа. Она быстро растворяет любые инструменты. Впрочем, если им неизвестно, кто попался к ним в руки, они могут предпринять несколько попыток взять анализы, вот только быстро будут в этом занятии разочарованы.
Неожиданно мой мимолётный взгляд натыкается на нечто, что явно не вписывается в эту стерильную до тошноты картину.
У дальней стены я вижу ещё одного человека. Казалось бы, что в нём странного?
Для начала, на нём нет соответствующей формы. Уже одно это кажется довольно необычным. Ещё у него в руках... камера. Обычная видеокамера, притом достаточно допотопного образца. Таких не выпускают уже лет сто пятьдесят по земным меркам. В последний раз я видела подобное устройство в начале двадцать первого века.
Само по себе это не показалось бы мне чем-то из ряда вон выходящим, но в незнакомце есть что-то ещё. Начиная с его явно чуждого этим местам внешнего вида, заканчивая каким-то странным ощущением, что тянется от него, проходит сквозь армированное стекло и касается моих инстинктов, заставляя их болезненно сжиматься от предчувствия чего-то неизвестного, незнакомого, с чем я не имела дела прежде.
Мне становится интересно уже просто поэтому.
Забыв на какое-то время о своих тюремщиках, я вглядываюсь в молодого человека и посылаю ему мысленный вопрос:
- Я тебя вижу. Ты же не отсюда, так?