I really can't believe
That you are gone
Feelings of misery
I'm feeling alone
Тяжелый взгляд навис над маленькой белоснежной кофейной чашкой. Подперев одной рукой влажную щеку, второй ковыряю ложкой по дну. Всматриваюсь в эту шоколадную гущу, будто в надежде хоть что-то там увидеть. Если бы это было так просто – найти ответы на все вопросы, увидеть простые решения всех нависших проблем – в этой маленькой, фарфоровой чашке. Безумие, но если бы и правда. Вот так просто. В действительности – не вижу сейчас перед собой ничего. Смотрю в упор – и не вижу. Мысли нависли тяжелой ношей. Как правило, весь день я провожу на работе, дети помогают мне, они всегда рядом. Казалось бы, некогда думать о чем-либо еще – вот оно, все. Все эти счета, никому ненужные и непомерно высокие, один и тот же вопрос – ну за что? Клиентов с каждым днем все меньше, бар пуст. Весь город покрыт траурной пеленой – люди, в особенности дети, больны. И город болеет вместе с ними. Хандрит, лихорадит. Совсем недавно, после всех ужасных событий, круто перевернувших наши судьбы, он только смог снова подняться на ноги, начать дышать заново – и тут очередная неприязнь. Тяжелые времена настали для всех без исключений. Но они продолжают тыкать мне в лицо эти квитанции, вместо «спасибо» за то, что мы те одни из немногих, кто остался в бывшем Мидгарде, чтобы помочь ему снова ожить. И продолжаем делать это каждый день, как должное. Неужели деньги еще не утеряли свою ценность? Неужели они все еще в разы дороже, чем человеческая жизнь? Это не изменится никогда. Руфус продолжает отплачивать городу свои долги, но его грязные, лживые купюры никому не нужны. Или нужны? Этот дом, эти двое маленьких людей, которых я зову своей семьей, и я вместе с ними – мы словно живем в параллельном от реальности мире. Я знаю, что не смогу уберечь их той грязи и ненависти, что несут в себе улицы, но понимаю, что готова отдать все, чтобы они не знали никаких страданий и не видели того, что творится вокруг. Закрываю им глаза, уши – и не опускаю руки, даже если осознаю, что не всегда справляюсь. Люди больны, и город болеет вместе с ними.
Еще, вроде бы, не поздно. Но дети уже спят. Этот дом – маленькая крепость, но он слишком просторный для нас троих, здесь очень легко потеряться в себе. Сама не помню, с каких пор взяла эту привычку - пить кофе на ночь – никогда не любила его горький терпкий вкус. Чтобы не ощущать, засыпаю туда три ложки сахара и все равно пью. Привыкла. Чувствую легкую усталость, но стараюсь не концентрировать на этом внимание – спать еще рано. Все дела стараюсь оттягивать к ночи, чтобы падать в кровать уже под утро, в самый что ни на есть крепкий сон, потому что уснуть раньше все равно не удается. С тех пор, как Клауд ушел, я забыла о том, что такое здоровый приятный сон, что в действительности есть такое «доброе» утро, когда ты просыпаешься на чьем-то мягком теплом плече, а не на пустой огромной кровати, где простыня – как море в самый штиль, ужасно тихое и молчаливое, забытое кораблями, они здесь больше не ходят. Впрочем, Клауда редко когда застанешь ночью в постели, но ты все равно знаешь, что он где-то рядом, ты ощущаешь его присутствие в этом доме. Самое страшное, когда эти ощущения начинают стираться в памяти. Ты все еще по ним тоскуешь, но уже сама едва ли понимаешь, зачем. Зачем он ушел? Я знаю, но не хочу себе в этом признаваться. Разум нагло врет сердцу. Я видела эти кошмарные картины, от которых сердце обливается кровью, видела, что происходит с теми, кто подцепил этот ужасный вирус, видела, как человек в муках и боли умирает на серой бетонной улице. Прохожие вокруг отстраняются от таких, прогоняют, как заразу. Никогда бы не позволила кому-либо сделать то же самое с Клаудом. Даже в защиту безопасности детей – мы смогли бы что-то придумать, ведь, черт возьми, когда-нибудь же смогут изобрести вакцину, антидот, какой угодно способ, чтобы избавиться от этой чумы, стоит ей только добраться до высших чинов, лучшего сорта человечества, так называемого. И сразу же все изобретут. И мы бы смогли продержаться… Но я знаю, что с Клаудом такие номера не проходят. Это было предсказуемо, даже слишком. Я все еще не имею ни малейшего понятия о том, где он сейчас находится, где он живет, как и чем он живет. Привязалась еще одна нелепая привычка – считать время. Время, оно тоже ценнее, чем деньги. Я считаю каждый день, каждый час. При полной тишине в этом доме эти громадные старые настенные часы тикают очень громко, будто специально, так навязчиво и грубо. Импульсивно всплывает вопрос – сколько он еще протянет? Но сразу же, не задумываясь над ответом, со всех сил бегу от него как можно дальше и прячу в самых дальних закоулках души, потому что выгнать совсем – не получается. Нет, никогда. Что за нелепость, ведь мы, мы же столько вместе прошли, пережили то, что другие вряд ли смогли бы выдержать и сдались бы на первых же порах. Ничто не сломило, не остановило. Что же тогда происходит сейчас? Я знаю о том, что он все еще жив, лишь благодаря его звонкам. Пускай не каждый день, но довольно часто, он звонит, расспрашивает о детях, о новостях в городе. Разговоры обычно короткие, его голос почти не меняется, такой же безразличный, и мне начинает казаться, что он делает его таким специально, и в тот момент, когда мне хочется закричать, заплакать, как маленькой девочке, пожаловаться ему на все обиды и проблемы, чтобы он выслушал и пожалел – нет, я лишь стараюсь сдерживать аналогичный тон, тон того, что все хорошо, и я безумно рада его слышать, хотя собственно, так и есть. Но даже по телефону не солжешь – это чувствуется на подсознании, его голос чуть вздрагивает, когда он спрашивает о городе. А я знаю, что он здесь бывает. Бывает, но никогда не зайдет.
How can I sleep at night
Oh please hurry home
Why did you leave me alone?
Вытираю влажные потеки на щеках, выливаю остывший кофе. К черту кофе. Я не люблю его вовсе, этот отвратительный горький вкус. На пути к спальне останавливаюсь и в последний раз обращаю взгляд на телефон. Я не прикасаюсь к нему уже какой день. Соглашусь с тем, что это не самый добродушный и безобидный способ выманить Клауда, но других способов, в действительности, я и не вижу. Хотя, я и не надеялась на то, что по той лишь причине, когда я несколько раз не отвечу на звонок, он моментально прилетит сюда, но я знала, что и сама так не выдержу. Слишком сложно играть безразличие, когда от этого кто-то страдает, в нашем случае – страдаем мы оба. Не смогу слишком долго прятаться от него, так, как он прячется от нас – я не умею и не желаю научиться. Набрать самой? Все ли у него хорошо. Мало ли что могло произойти за это время. Время, которое – я снова повторюсь – сейчас так важно. Господи, Тифа, а если и вправду что-то случилось. Пора бы прекратить эти глупости, пускай и самый короткий разговор по телефону – это все, что ты можешь сейчас ему дать. В тот момент, когда я только прикасаюсь к телефону, уведомление о новом голосовом сообщение сбивает меня с толку и даже немного пугает. Хоть бы не разбудить детей. Нажимаю прослушать. Конечно, конечно это Клауд. Этот голос я узнаю из миллиарда других голосов, я осторожно разберу его по ноткам, пойму, что он слегка встревожен, он произносит мое имя и внутри все невольно вздрагивает. По телу пробегают тысячи мелких мурашек.
— Я возле дома. У вас все хорошо? Почему не отвечаешь? Выхожу из себя и хватаюсь за телефон, вспешке чуть не выронив его из дрожащих рук.
- Клауд? В нелепой паузе затягивается тишина, чувствую, что сейчас все прожжет внутри синим пламенем. Что значит «я возле дома?». Хочется спросить не шутит ли он, но что за бред, какие шутки. – Клауд. Повторяю его снова, но теперь уже более спокойно, размеренно, с нежностью. Прикрываю лицо ладонью и всеми силами сдерживаюсь, чтобы не расклеятся. Слишком часто я себя стала обнаруживать в таком состоянии, пора прекращать.
- Я сейчас спущусь. Только не уходи никуда. Подожди, - теперь он знает, что с нами все в порядке. Теперь главное не упустить птичку из рук. Аккуратно подхожу к окну, чтобы убедиться – нет, он правда здесь. Скорее хватаю первую попавшуюся под руку кофту, и лечу к выходу. В буквальном смысле, лечу. Плевать, что на улице достаточно тепло. Плевать, что кофта не моя, это кофта Клауда. Только ты не уходи никуда, пожалуйста. Снова.